— Я думаю, что приблизился к ней после визита к вам.
Элейн оставил мисс Хендерсон с порванной фотографией, которую та по-прежнему прижимала к груди. На лестничной площадке инспектору встретилась Гортензия.
— Ее светлость, — сообщила Гортензия, со значением глядя на него, — будет рада повидать инспектора, прежде чем он уйдет. Ее светлость у себя в будуаре.
3
Будуаром оказалась небольшая, изящно убранная комната на том же этаже. Когда вошел Элейн, Леди Пестерн поднялась из-за стола в стиле ампир. На ней было ладное, по фигуре, утреннее платье. Волосы уложены, руки в кольцах. Почти незаметная косметика аккуратно прятала морщинки и тени на ее лице. Она казалась усталой, но это никак не отразилось на ее внешнем обрамлении.
— Вы так любезны, что согласились уделить мне минуту, — сказала она и протянула руку. Это было неожиданно. Очевидно она понимала, что такое изменение манеры держать себя требует объяснения, и, не теряя времени, объяснилась.
— Минувшей ночью мне не пришло в голову, — выразительно сказала она, — что вы, должно быть, младший сын старого друга моего отца. Вы ведь сын сэра Джорджа Элейна, верно?
Элейн поклонился. Этот разговор, мелькнуло у него в голове, будет скучным.
— Ваш батюшка, — продолжала она, — часто бывал в доме моих родителей в Фобур Сен-Жермене. В те дни он был, помнится, атташе вашего посольства в Париже. — Ее голос стал тише, и на лице появилось странное выражение. Элейн не смог истолковать его.
— К чему это, леди Пестерн? — спросил он.
— Ни к чему. Мне просто вспомнился — по случаю — давнишний разговор. Мы ведь упомянули вашего отца. Я не забыла, как он и ваша матушка однажды зашли к нам с двумя мальчиками. Вероятно, этот визит не сохранился в вашей памяти.
— Вы так добры, напомнив мне о нем.
— Я поняла, что в свое время вы поступили на дипломатическую службу.
— К сожалению, я оказался совершенно для нее непригоден.
— Конечно, после первой войны, — сказала она с немного скрипучей снисходительностью, — молодые люди принялись искать себе занятие в необычных сферах. Остается только понять и принять эти перемены, что же еще?
— Поскольку я здесь как полицейский, — вежливо заметил Элейн, — мне остается только согласиться с вами.
Леди Пестерн оглядела его без малейшей тени смущения, как и полагается царственным особам. Ему пришло в голову, что она сама неожиданным образом превратилась за эти годы в полицейского.
— Мне легче, — помолчав, заявила она, — от того, что все мы именно в ваших руках. Вы поймете мои трудности. Если бы не вы, объяснить их было бы гораздо труднее.
Элейн не впервые встречался с такой точкой зрения и категорически ее отвергал. Однако решил, что на сей раз лучше промолчать. Леди Пестерн выпятила бюст, расправила плечи и продолжала:
— Нет необходимости напоминать вам о чудачествах моего мужа. Они стали всеобщим достоянием. Вы сами убедились, до какого идиотизма он опускается. Я могу только заверить вас: каким бы преступно тупым он ни казался, да и не являлся, пожалуй, он органически не способен на преступление в том смысле, в каком принято понимать это слово людьми вашей профессии. Он в самом прямом смысле не годится на роль убийцы. Или фактического убийцы, — добавила она, видимо желая уточнить свои слова мыслью, пришедшей позднее. — В этом вы можете быть уверены. — Леди Пестерн дружелюбно смотрела на Элейна. Очевидно, думал он, когда-то эта дама была темноволосой. На светлом фоне ее прически кое-где виднелись черные крапинки. Кожа лица имела желтовато-бледный оттенок, и ему подумалось, что она чем-то вытравливает чрезмерную смуглость над верхней губой. Странно, что у нее такие светлые глаза. — Я не могу осуждать вас, — снова заговорила она, не дождавшись ответа, — если вы сомневаетесь в невиновности моего мужа. Он сделал все, чтобы навлечь подозрения на себя. Однако в данном случае я вполне удовлетворена тем, что он не преступник.
— Мы будем рады получить подтверждение его невиновности, — сказал Элейн.
Леди Пестерн накрыла ладонью одной руки другую.
— Обычно я в полной мере понимаю его мотивы, — сказала она. — Вполне понимаю. Однако в данном случае я в затруднении. Для меня очевидно, что он разработал какой-то план. Но какой? Да, признаюсь, я в затруднении. Я только предупреждаю вас, мистер Элейн: подозревать в совершенном преступлении моего мужа — то же самое, что прямиком уходить от цели. Вы еще оцените его неодолимую страсть к самодраматизации. Он готовит de nouement.[40]
Элейн быстро принял решение.
— Возможно, — сказал он, — мы уже догадались о ней.
— В самом деле? — поспешно сказала она. — Я рада это слышать.
— Оказывается, револьвер, убивший Риверу, не тот же самый, который зарядил и принес с собой на сцену лорд Пестерн. Полагаю, он знает об этом, но ничего не говорит. Очевидно, ему нравится игра в молчанку.
— Ах, все так, как я думала, — с видом бесконечного облегчения выдохнула она. — Ему это нравится. Именно! И его невиновность установлена, конечно?
— Если выстреливший револьвер — это то оружие, из которого сделал выстрел лорд Пестерн, — осторожно заговорил Элейн, — а царапины в стволе не оставляют в этом сомнений, тогда есть основания подозревать подмену.
— Кажется, я вас не понимаю. Есть основания?
— В том смысле, что револьвер лорда Пестерна был заменен другим, заряженным дротиком, который и поразил Риверу. Лорд Пестерн стрелял, не подозревая о подмене.
У нее была привычка вдруг замирать, но неподвижность, сковавшая ее на сей раз, казалась абсолютной, словно перед этим она непрерывно двигалась. Накрашенные веки, словно маркизы, опустились на глаза. Она как будто разглядывала собственные руки.
— Естественно, я даже не пытаюсь постичь эти чрезмерные для меня сложности. Достаточно того, что мой муж вне подозрений.
— И тем не менее, — настаивал Элейн, — по-прежнему необходимо найти виновное лицо. — Сказал и подумал: «Черт возьми, я начинаю говорить, как француз, который учит английский».
— Несомненно, — откликнулась леди Пестерн.
— И этим лицом — что представляется несомненным — является кто-то из компании, обедавшей здесь вчера.
Теперь леди Пестерн закрыла глаза совсем.
— Страшное предположение, — пробормотала она.
«Руки… Рука Карлайл Уэйн, дотрагивающаяся до шеи, — думал Элейн. — Рука мисс Хендерсон, сбрасывающая фотографию с каминной полки. Руки леди Пестерн, накрывающие одна другую. Руки».
— Более того, если идея подмены верна, — продолжал он, — временные возможности сильно сужаются. Вы помните, что лорд Пестерн положил свой револьвер под сомбреро, лежавшее у края оркестрового помоста.
— Я старалась вообще не обращать на мужа внимания, — мгновенно отреагировала леди Пестерн. — Все это действо внушало мне отвращение. Я ничего не замечала и потому не помню.
— И тем не менее было именно так. Что касается подмены, все возможности ее совершить ограничиваются людьми, которые могли без труда дотянуться до сомбреро.
— Несомненно, вы опросите официантов. Моего супруга не выносят даже слуги.
«Боже мой, ты вот-вот меня возненавидишь, старушка!» — подумал Элейн и сказал:
— Нам следует помнить, что револьвер-подмена был заряжен дротиком и холостыми патронами. Дротик изготовили из части ручки от вашего зонта и стилета, взятого в вашей рабочей шкатулке. — Он замолчал. Пальцы рук леди Пестерн сжали друг друга, но она продолжала сидеть, как статуя, и молчать. — А эти холостые патроны, — снова заговорил он, — были почти наверняка подготовлены лордом Пестерном и остались в кабинете. Официантов же, я уверен, следует исключить из числа подозреваемых.
— Возможно, я чего-то не понимаю, — наконец заговорила леди Пестерн, — но мне кажется, что теорию подмены в вашем изложении следует распространить на более широкий круг людей. Почему оружие не могло быть заменено до выхода моего мужа на сцену? Он появился там позже остальных. Взять хотя бы мистера Веллера. Кажется, так зовут дирижера?
— Лорд Пестерн настаивает на том, что ни Беллер, никто иной не имели возможности взять его револьвер, который, по его же словам, находился в заднем кармане брюк до того момента, когда был положен под сомбреро. Я убежден, что подмена произошла после выхода лорда Пестерна на помост, и совершенно очевидно, второй револьвер должен был снарядить некто, имевший доступ к вашему зонту…
— В ресторане, перед концертом, — поспешно прервала она. — К зонтам мог иметь доступ каждый.
— …а также доступ в кабинет в вашем доме.
— Почему?
— Там находился стилет.
Она глубоко вздохнула.
— Можно допустить, что стилет был вовсе не из кабинета.
